Свидания с дедом – Владимиром Шнегасом. Публикация вторая

Светлана ШНЕГАС

30 мая 2018 года

Продолжаем публиковать воспоминания Светланы Шнегас о своем деде – Владимире Владимировиче Шнегасе, крупнейшем специалисте по производству порохов, жизнь и работа которого были до недавнего времени засекречены.

«Был он ученым и практиком, оставившим заметный след в нашей военной промышленности, но, увы, имя его никогда и нигде не упоминалось, кроме специальной литературы, и фактически было забыто,  – пишет она. – Не пришлось ему стать свидетелем Великой Победы, в которую он вложил столько сил, не дожил он до того времени, когда его заводы и его соратники стали отмечаться высокими правительственными наградами. Нет у него даже могилы…»

 Если ты мужчина, то служи своей Родине

«ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ ШНЕГАС. Родился 17 июля 1876 года в г.Казани. Русский. Дворянин. Помещик. 300 десятин пахотных земель, лугов, полей, лесов», – так было написано в протоколе допроса.

Русский, но откуда такая необычная фамилия?

Начало восемнадцатого века. Идет Северная русско-шведская война. Петр I реорганизует армию по образцу европейской. По рассказам деда, в 1711 году он издает указ о создании военных оркестров. До Петра в армии оркестров не было.

По рассказам деда,  первый русский военный оркестр Петр поручил создать некоему Шнегасу, пленному шведскому барабанщику из музыкальной команды. (У шведов оркестр был!). Указ о создании оркестра издается 17 февраля 1711 года. Забавный указ! Подробно перечисляется, сколько должно быть барабанов, дудок и трубачей. И сколько телег. Вот таким было его первое задание.

Судя по всему, швед-барабанщик неплохо с ним справился. Петр щедро его наградил и назначил главным капельмейстером! Оркестры в передовых армиях с этого Шнегаса и пошли. И мы от этого Шнегаса пошли.

Насколько я могу предположить по отрывочным сведениям,  у нас была потомственная военная семья. А начиная с моего прадеда В.А.Шнегаса, тоже офицера, могу сказать точно: жили скромно, за чинами и богатством не гнались, детей воспитывали на таких заповедях – служба Родине, офицерская честь, долг перед семьей.

В нашем доме сохранились от прадеда две старинные фотографии. На первой – 1867 года – он в военном мундире, с усиками, в руках шашка, шальные улыбающиеся глаза. Красив, статен, весь напряжен, как струна – ах, какой бравый офицер!

Владимир Андреевич Шнегас

Вторая фотография сделана лет двадцать спустя. Это уже пожилой человек в штатском, он похож на интеллигента-разночинца типа Короленко – окладистая борода, большой лоб с залысинами, от прежних кудрей и следов не осталось, волосы поредели, в них заметна седина. Но глаза – глаза прежние: с сумасшедшинкой и чуть с улыбкой, да и осанка все та же – достоинство, выправка, уверенность в себе. На снимке он с детьми, два сына кадета и старшая дочь Наталья.

Снимались в московском ателье. В Московском кадетском корпусе учились оба сына. По-видимому, отец привез их на занятия или приехал навестить. К тому времени он овдовел и один занимался воспитанием детей.

Владимир Владимирович слева

Вот таким образом, с 1886 года (на снимке Володе Шнегасу лет 10) можно уже следить за жизнью моего деда. По семейной традиции, он должен был стать военным. Московский корпус – это только первый шаг на длинном пути службы, в конце которого дед станет полковником. А пока он кадет.

Лето он проводил в имении – ездил верхом, косил сено, ходил в ночное. В семье лошадей любили, был у них конный завод и конюшни на Булаке. Остальное время семья жила в городе.

Имение Шнегасов на Каме

Казань Володя любил не меньше, чем деревню. Жизнь города всегда была связана с Волгой. Весной всей семьей ездили смотреть, как начинается ледоход, с треском ломаются льдины, грохоча, громоздятся одна на другую.

Это была традиция горожан - праздновать ледоход. А потом ждали, какой будет разлив – весеннее половодье. Во время сильных разливов вода устремлялась в город, затопляла окраинные улицы, выходили из берегов оба озера Кабан, а иногда даже и Булак. Как дед  переживал тогда за лошадей!

Но больше всего Володя любил камские и волжские пристани с их гомоном, многоязычьем, где вперемешку слышалась русская, татарская, башкирская и не поймешь, чья еще речь, где сновала масса колесных пароходов, где непременно что-то разгружали, погружали, кого-то встречали, провожали, где было так много чаек, ветра, солнца и… вкусной воблы!

В доме Шнегасов всегда жили общественными интересами. Выйдя в отставку, прадед – Владимир Александрович – тоже не замкнулся в кругу семейных забот. Деятельный и энергичный человек, он много сделал в то время для благоустройства Казани. Благодаря ему, город получил газ и газовое освещение, по его инициативе и во многом его усилиями было приведено в порядок городское Арское кладбище.

Думаю, дело здесь не только в неуемном характере Шнегаса. Просто в дворянских и военных семьях того времени идея служения Отечеству была естественной, как воздух. Этим воздухом дышал с детства и Володя. Все было очень просто – если ты мужчина, то служи своей Родине, где бы ты не находился, а в годы бедствий защищай ее.

Эту свою убежденность дед передал и моему отцу. И получилось так, что любовь к Родине воплотилась у них обоих в их колоссальном труде именно для Казани, для родного края.

Владимир Шнегас, гвардии поручик.  Зоя Шнегас (урожденная фон Гузен)

Забегая вперед, скажу, что если дед начинал свою трудовую жизнь на Казанском заводе, а потом заканчивал на нем (он и умер на заводе), то мой отец Андрей Владимирович вообще из Казани не уезжал. По специальности инженер-электрик, он всю жизнь работал на строительстве проектировщиком-электромонтажником. Военные заводы, районные линии электропередач, крупные промышленные предприятия, гражданские объекты, жилищное строительство – что только не прошло через его руки! Выйдя на пенсию в звании заслуженного строителя республики, он всего себя отдал другой своей страсти – Волге и природе родного края. Заместитель председателя Росохотрыболовсоюза, общественный инспектор, корреспондент почти всех республиканских газет, участник фотовыставок (в том числе и международных), организатор фотоклуба… Да еще выступления на телевидении, издание фотоальбома, пропаганда охраны природы и многое другое…

Мама неделями тщетно могла просить его починить утюг. Ему было некогда. Домашние дела он презирал. Где-то там, за Волгой, погибали лоси – это было гораздо важнее. Мама плакала, жаловалась на одиночество и называла отца эгоистом.

Владимир Шнегас, штабс-капитан

И мне отец никогда не мог простить, что я уехала из родного города. Совершенно бесполезно было даже пытаться ему объяснить, что я не просто так уехала, а вышла замуж за москвича. Это была большая разница. На старости лет я, наконец, не буду одинока, у меня теперь семья, и я просто переехала к мужу. Нет, не понял, не простил. Так и умер, не простив.

Вот такие они были, Шнегасы.

Меня могут упрекнуть, что я отклонилась от темы. Нет, нет, это все про то же, про семью, про традиции, про долг мужчины! Тут и поиски ответа на мой вопрос: почему дед, белогвардеец, как презрительно его называли, так работал при советской власти? Все начиналось в семье.

Мои сведения о дальнейшей жизни деда достаточно пунктирны. Великая трагедия России, в которой ему, как и всем, предстоит сыграть свою роль, еще не началась. Где-то лихорадочно готовятся исполнители главных ролей, идут репетиции, слышится отдаленный рокот приближающегося грома. Я думаю, что он этого не слышит. Он, как военный, не занимается и не интересуется политикой. Армия должна быть вне политики, говорит он всегда. Он учится.

В Казань возвращается штабс-капитан Шнегас, военный инженер-технолог

Ученье идет успешно. После кадетского корпуса следует Михайловское артиллерийское училище, затем назначение в конно-артиллерийскую батарею в Перми, а через два года службы и интенсивной подготовки – Михайловская артиллерийская академия в Петербурге.

В 1901 году в Казань возвращается уже не Володя, а штабс-капитан Владимир Владимирович Шнегас, военный инженер-технолог, выпускник старейшей в России военной академии. Он привозит с собой молодую жену Зою и – направление на Казанский пороховой завод.

Следующие семь лет, это годы накопления опыта. Он работает сначала помощником, а затем начальником мастерской по пороховому производству, досконально изучает на практике процесс создания порохов.

Этот опыт понадобится ему не скоро. Только через десять лет, когда он будет стоять перед этим же, но уже полуразрушенным заводом, кругом будет бесчинствовать гражданская война и разруха, ему скажут: «Владимир Владимирович, надо!». И он будет восстанавливать этот, а потом и другие заводы, станет одним из лучших специалистов-пороходелов в стране, проживет еще одну героическую жизнь…. Но все это будет потом. А пока жизнь течет спокойно.

За эти годы у него родилось трое детей – сын Андрей (мой будущий отец) и дочери Зоя и Татьяна. Временно уходит с завода на преподавательскую работу – в Казанское военное училище по классу артиллерии, чтобы лето проводить в имении с детьми.

Андрей  Шнегас

Татьяна Шнегас

Зоя Шнегас

Не знаю почему, но дед отказывается от большого каменного родительского дома в пользу брата и сестры и строит себе скромный деревянный домишко. И живет там летом с семьей. В фотоальбоме того времени – он и сын на лошадях. Вся семья на сенокосе, букет полевых цветов на белой скатерти… Ему 39 лет.

В России все бурлит и гремит. Уже позади поражение в русско-японской войне, революция 1905-го года, Ленские события, начало Первой мировой. А он живет спокойно. Спокойно ли? Почему же тогда через год он окажется в самой гуще событий, там, где сильнее всего пахнет порохом? Что приведет его туда? Судьба? Собственное желание? Совпадение?

 А, может быть, История не признает случайностей и в нужное время ставит на нужное место нужного ей человека? Он переезжает в Петроград вместе с семьей.

Владимир Шнегас - преподаватель военного училища

1916 год. В ГАУ, в Петрограде сосредоточены самые острые проблемы обеспечения армии боеприпасами. Война вскрыла полную неподготовленность России. Запасов боевого снаряжения хватило лишь на четыре месяца войны. Русская армия осталась без снарядов, винтовок и патронов.

В мае 1915 года немецкое командование применило против русских войск удушающие газы, что причинило нам большие потери. В России не было до сих пор таких производств. Ставка обязала ГАУ начать изготовление отравляющих веществ. Председатель Химического комитета В.Н.Ипатьев назначил Шнегаса заведующим подотделом выпуска баллонных газов.

Владимиру Владимировичу приходилось выезжать на фронт, общаться с солдатами, своими глазами видеть положение армии. Озлобленные люди, не желающие воевать, окопы, полные грязи и нечистот, голод, холод, вши… На фронте участились случаи дезертирства и прямых выступлений против командиров.

К деду солдаты относились хорошо. Может быть, ему приходилось даже есть с ними из одного котелка, не знаю. Но привез он с фронта от солдат подарок – две самодельные круглые ложки, отлитые из обломков снаряда. И еще сохранилась из того времени фотография: дед с забинтованной головой сидит у стены своего деревенского домика – приехал долечиваться после ранения.

1914 год. Владимир Шнегас с семьей после ранения

1917 год. 26 февраля. В Петрограде фактически началась гражданская война. Для подавления бастующих рабочих в город были введены войска, до ночи гремели выстрелы и лилась кровь.

27 февраля. Понедельник. Дед едет в казенном автомобиле на службу. На нем –полковничья шинель, погоны, шашка, все как полагается.

В то утро солдаты Волынского полка взбунтовались, соединились с Преображенским и Литовским полками, перебили офицеров и возбужденной вооруженной массой направились к Выборгскому району, чтобы соединиться с восставшими рабочими. Путь их пересекся с дедом на углу Госпитальной и Парадной.

Он сам так об этом рассказывал:

«…я, едучи на службу, в Химический комитет, ничего не подозревая, въехал в середину солдат, которые меня высадили из автомобиля, говоря: «Веди нас, надо кончать войну!». Но так как я отказался, говоря, что политика это не мое дело и мне нужно спешить на службу, чтобы обеспечивать их боеприпасами, солдаты сначала расступились и пропустили меня, но потом один из них подбежал сзади и ударил прикладом по голове так, что кровь залила глаза и я упал, обливаясь кровью. Через некоторое время, убедившись что жив и могу ходить, поднялся и пошел на службу. Вот тут-то я понял, как глубоко солдаты хотят мира и в дальнейшем мне стала понятна большевистская революция».

О своем настроении тех дней он пишет:

 «Так как я прошел военную школу и принимал присягу, то по взглядам я был монархист, хотя, как было принято у передовых офицеров, считал себя беспартийным, считал, что должен стоять на защите Отечества, на защите всего населения к какой бы партии кто ни принадлежал».

И о царе.

«Неудачная война, распущенность двора и политика царя а так же все несчастья, связанные с его глупыми поступками, настолько отвратили меня от него, что помню в декабре месяце 1916 года я с отвращением глядел на карточки царя и отворачивался от них…

Вскоре я был послан на юг по устройству газового полигона в Крыму, на эвакуацию завода из Ревеля и вслед за этим подоспела большевистская революция. К этому времени я был избран солдатами в Солдатский Комитет при Химическом комитете и, конечно, все время мог чувствовать и убеждаться, что вся масса, большинство народа стоит за большевиков.

Когда случилась революция, то вскоре был выпущен из тюрьмы начальник ГАУ Маниковский. Он собрал к себе всех делегатов от подведомственных ему военных заведений, и от Химического комитета был делегирован я с солдатом, фамилию которого не помню. Генерал Маниковский убеждал всех приступить к работе, были тут прения и возражения, но мне было ясно, что работать надо, что я и высказал. И это ясно доказало последующее событие, когда к концу заседания неожиданно появился тов. Крыленко с вооруженными матросами, которые окружили все здание и заняли все выходы. Тов. Крыленко произнес речь примерно такого содержания: «Нам не интересно, признаете вы или не признаете нас. Мы демонстрируем вам, что мы действительно власть вот этими самыми штыками, которые послушаются тотчас мановения моей руки»!». После этого все замолчали и разошлись, чтобы приступить к работе.»

Из протокола допроса 24 июня 1929 г.

Офицерская шашка – плохая примета

1918 год. Власть в руках большевиков. ГАУ играет важнейшую роль в сборе и учете вооружения, оставшегося после демобилизации царской армии, а также в восстановлении производства боеприпасов. Работы выше головы.

Химический комитет предполагали в то время ликвидировать, но В.Шнегас, не желая, чтобы Комитет погиб, стал во главе преобразования его в девятый отдел Арткома и эвакуировал особым поездом все имущество и служащих в Москву. Семья его оставалась пока в Петрограде.

Доставив все благополучно в Москву, он поехал обратно навестить семью и «попал – по его выражению – под арест». Арест длился недолго, около месяца, и, может, не стоило бы о нем и рассказывать, если бы не отразилось в нем так ярко время, да, к тому же, он чуть не окончился для деда расстрелом.

А дело было так. В Петрограде, в ответ на белый террор, шли массовые расстрелы. По распоряжению Зиновьева должны были уничтожить всех зарегистрировавшихся бывших офицеров. По ночам вооруженные матросы ходили по квартирам, арестовывали, забирали мужчин без разбора. Часто вместо расстрелов офицеров грузили на баржи, увозили в море и там баржи топили – так было проще и быстрее.

К деду пришли в первую же ночь и во время обыска нашли офицерскую шашку, которую он, наивный человек, решил сохранить как память о былой службе. Конечно, его тут же арестовали и увезли в Кронштадт. Хорошо, что сразу не ликвидировали. А попал он в руки внимательного и добросовестного следователя. Правда, этот следователь, поговорив с дедом и проверив его документы, все-таки не решился отпустить его сам, а переправил обратно в Петроград, в ЧК, на Гороховую, 2, для окончательного выяснения обстоятельств.

Деда поместили в подвал, где он и просидел недели три. Там он познакомился и разговорился с молодым морским офицером. Обменялись адресами, условились: оставшийся в живых зайдет в семью другого и все расскажет. И, вот, ночью входит вооруженная группа, объявляют: моряка освободить, деда расстрелять. Они обнялись, попрощались. Деда повели через двор. Вдруг бежит вдогонку солдат: «Стой, стой! Перепутали! Освободить этого! А того расстрелять!»

Сколько раз за эти годы дед был на волосок от смерти! На фронте пуля на сантиметр ошиблась; восставшие солдаты по голове прикладом били; в ЧК чуть не расстреляли… А всё судьба хранила. Не для легкой жизни и не для счастья сохранила она его, не пожалела и не помиловала.

Мне иногда представляется, что нужен он был Судьбе, чтобы сыграть свою роль в той великой трагедии, которая начинала разворачиваться в России. Чтобы выполнил свое предназначение. И чаc его выступления приближался.

В ту ночь, когда его отпустили, он чудом добрался до дома. Пропуска ему не дали. Вывели за ворота и сказали: «Иди! Пропуск? Какой еще пропуск! Иди, покуда целый!». А на улицах костры, вооруженные матросы, солдаты, патрули. Дошел. Дома встретили, как с того света. Он и сам был достаточно напуган. Решил, что надо уезжать.

«Попав под такую неприятность в Петрограде, я уже не хотел переходить в ВСНХ и поспешил в Москву, думая там остаться при Арткоме, как в более спокойном учреждении…»

Из протокола допроса

Но ехал он не навстречу покою. Ехал навстречу Судьбе.

СЕНТЯБРЬ 1918 ГОДА. В СТРАНЕ КАТАСТРОФИЧЕСКРОЕ ПОЛОЖЕНИЕ С БОЕПРИПАСАМИ. ИЗ 27 ВОЕННЫХ КАЗЕННЫХ ЗАВОДОВ ТОЛЬКО 5 НАХОДЯТСЯ В РАБОЧЕМ СОСТОЯНИИ, ПОД УГРОЗОЙ ОСТАНОВКИ ОДИН ИЗ КРУПНЕЙШИХ – КАЗАНСКИЙ. КРАСНОЙ АРМИИ НУЖЕН ПОРОХ.

Из протокола допроса

«Сразу по прибытии в Москву я был вызван в ГАУ, где мне предложили в составе комиссии из трех человек немедленно ехать в Казань для налаживания и пуска завода после освобождения от чехо-словаков. Мне не хотелось ехать, но приехавшая делегация рабочих и, наконец, просто дисциплина, заставили меня поехать…»

Из протокола допроса

Как рассказывал дед, он не хотел ехать, не перевезя из голодающего Петрограда семью, но новый начальник ГАУ В.С. Михайлов заверил его, что командировка займет всего две недели. «Владимир Владимирович, ну что вам беспокоиться! Через две недели и съездите. Уж за семьей-то мы вас, конечно, отпустим, какой может быть разговор!»

Увы. За семьей его так и не отпустили. Две недели обернулись одиннадцатью годами. С завода деду вернуться не удалось. Он, считавший ложь одним из самых страшных пороков, никогда не мог простить Михайлову этого обмана.

Знакомясь с показаниями деда во время ареста 1929 года, я наткнулась на любопытные строки. На допросе ему предложили дать характеристики людям, с которыми приходилось работать. Иван Петрович Кургуев, Синявский, Дехканов, Довгалевич, Лясоцкий… Для каждого дед нашел какие-то теплые слова, и только о Михайлове я прочитала:

 «хотя внешне у нас были хорошие отношения, … однако я считал его большим начальником, не всегда идущим навстречу моим начинаниям … а еще у меня осталась в душе обида на то, что когда меня перевели в Казань, он не пустил меня поехать за голодающей семьей, хотя и обещал!».

Ах, дед, дед!

Или в ЧК, за саботаж – или начальником

Итак, что же увидела комиссия, прибывшая на пороховой завод? По словам деда, был то ли конец сентября, то ли начало октября 18-го года. Значит, восставшие белочехи только-только покинули Казань. Город находился в катастрофическом состоянии. Транспорт не работал, трамвай остановился на четыре года. Водопровод был разрушен, жители могли доставать воду только из колодцев. Почти прекратилось электроснабжение – не было сырья. Резко уменьшилось население – люди уходили в деревни, бросая дома. Эти пустые разрушающиеся дома особенно зловеще выглядели по вечерам, когда нигде не было видно ни огонька – безмолвные черные силуэты на безлюдных улицах.

На заводе положение оказалось не лучше, если не хуже. Вся рабочая часть завода была разрушена в 1917 году, когда там взорвалось 160 000 пудов пороха. На заводе остались одни рабочие и мастера, вся администрация разбежалась или ушла с белочехами. Завод умирал.

Прибывшие явились к Комиссару (дед всегда писал это слово с большой буквы) завода!».

«Нас было трое – Иван Петрович Кургуев, (он раньше был главным механиком), Егоров – пироксилинщик и я, как знаток пороходелия. Меня назначили Заведующим Пороховым производством, Егорова – пироксилиновым, а Иван Петрович стал во главе завода.

Первым делом я обратил внимание на организацию производственного процесса. Рабочих было на заводе десять тысяч человек, но пороха производили крайне мало, всего по 18 пудов в сутки. Работой руководили исключительно мастера, которые для того, чтобы лучше шла лента, лили как можно больше раствора, однако именно из-за этого работа шла все хуже и хуже. Лента прямо валилась с шестов, так она была жидка. Я начал с того, что сразу сильно сократил расход растворителя и вскоре завод довел до 200 пудов в сутки.

…Прошло 2-3 недели. Завод заработал более или менее удовлетворительно и Кургуев поехал дальше в Самару. Я тоже собирался вернуться и обратился к Комиссару с просьбой разрешить мне уехать. В ответ я услышал: «Вам может быть только две дороги – или же в ЧК за саботаж или же быть начальником.

Тщетно я обращался в ГАУ, просил у Михайлова телеграммой разрешения съездить за семьей. В ответ получил только отказ, да еще распоряжение о назначении меня Начальником завода. Пришлось вплотную приниматься за работу.»

Из протокола допроса

Тут я прерву рассказ деда маленьким отступлением. Расскажу о том, как жена с детьми в конце концов приехала в Казань и почему дед за них волновался.

Конечно же, в Петрограде нельзя было оставаться из-за голода. Но и гражданская война, которая разгоралась все сильнее, была не менее страшной. Вторжение Антанты, «кулацкие» мятежи, многочисленные белогвардейские и буржуазно-националистические правительства, всевозможные банды – вот что представляла из себя страна, объявленная единым военным лагерем. Надо было скорее соединяться с семьей, но как? Как ей оттуда добираться? Как быть с квартирой и имуществом?

И вот собрала Зоя Шнегас в дорогу вещички, только то, что можно было унести в руках, заперла квартиру на ключ и, не дожидаясь мужа, тронулась в путь с тремя детьми… Путь оказался долгим. От Петрограда до Казани ехали почти две недели.

Мой отец, которому было тогда тринадцать лет, часто вспоминал это путешествие. Я особенно запомнила из его рассказов вот этот – про паровоз. Почему так медленно ехали? Оказывается, не было угля. Топили паровоз дровами. Когда кончалось топливо, поезд останавливался и все пассажиры шли в лес пилить и колоть дрова. Возвращались, нагружали паровоз дровами и ехали дальше.

 «Неужели так действительно было? Но дрова-то были сырые, папа, – спрашивала я. «Ну, конечно, сырые. Потому так медленно и ехали!». «А ели что!». «Что достанем. Один раз даже выменяли целую буханку хлеба!»

Наконец приехали. Теперь все были вместе, Правда, пропали все вещи, и квартира пропала, но, судя по воспоминаниям деда, настроение было радужным.

«Семья при мне, все живы, здоровы, в Казани было дешево и много продовольствия, завод №40 был тот завод на котором я провел всю молодость и где родились мои дети. Отношение рабочих было прекрасное, мне было поручено дело любимое и знакомое – и я с радостью принялся за работу…»

Из протокола допроса

Казань превратилась в пылающий ад

Завод, который принял первый советский начальник Шнегас, был настолько разрушен, что в первую очередь, конечно, требовалось ликвидировать последствия взрыва и обезопасить его в дальнейшем от подобных катастроф. Вот об этом – о взрыве произошедшем и взрывах возможных – хочется рассказать отдельно.

Когда много лет спустя (дедушка работал уже в Подмосковье), мы приезжали гостить к нему на лето, я помню, что он всегда беспокоился о взрывах. Нет, конечно, я была еще слишком мала, и ни одного конкретного разговора не осталось в памяти, но вот эта атмосфера тревоги, это постоянное беспокойство – ах, лишь бы не случилось взрыва на заводе! – мне запомнились.

И еще очень хорошо помню, что люди до сих пор не могут забыть взрыв 17-го года в Казани. Потом, уже, спустя много времени, мне попались в руки письменные свидетельства очевидцев. Вот некоторые из них.

Рассказывает старая жительница Казани Анастасия Андреевна Вотичкова:

«14 августа в половине третьего дня раздался первый взрыв, за ним второй, третий… Загорелись нефтяные баки. С пароходов, которые получили приказ отойти от пристани на 15 -20 верст, было видно, что Казань превратилась в пылающий ад. Через каждые 2-3 минуты следовали какие-то странные взрывы огня. Пламя сплошной стеной взвивалось к небу. Как только раздались первые взрывы, я выскочила из дома и увидела старика-соседа: он повис в воздухе, прижав к груди икону (…) Потом над головой прямо как самолеты, стали летать снаряды, но почему-то не взрывались, один упал посреди двора, да так и остался лежать».

В городе началась паника. По Грузинской улице бежали люди с узлами, котомками, тележками. Женщины падали в обморок, роняя детей… Взрывы сотрясали город, срывали двери, выворачивали рамы. Не только в Казани, но даже в Верхнем Услоне повылетали все стекла. Распространялись слухи, что Адмиралтейская, Пороховая, Игумновая и Ягодные слободы разрушены и сгорели.

Самый большой поток людей устремился в лес от порохового завода. Около шести тысяч солдат, охранявших завод, бежали по направлению к Савиновке, увлекая за собой жителей окрестных деревень. Некоторые, окровавленные, раненые шальными снарядами, падали. Их никто не поднимал.

Адмиралтейская слобода была полностью покинута жителями. Дотла сгорел химический завод Ушакова. Пожары продолжались три дня. Весь транспорт встал – оборванные провода устилали трамвайные пути. Телеграфное сообщение с Казанью в течение двух суток было прервано. Военный министр Керенский нервничал – обстановка в стране была напряженной, к тому же шла первая мировая война. Из Казани в те дни ждали эшелонов с боеприпасами. Они не пришли. Можно было подозревать все что угодно: саботаж, революцию.

Город окружили юнкера. В Казани было введено военное положение.

«Никто не знал, как повернутся события, дойди огонь до пороховых складов и Казань превратилась бы в мусор», – так писали газеты» (М. Разбежкина «Иди в огонь», Вечерняя Казань, 2 августа 1985 года.)

Во время того пожара погиб директор завода генерал-лейтенант Лукницкий. Он пытался открыть воду и спасти завод. Взрывом ему оторвало руку, контузило, и он несколько часов пролежал без сознания среди горящих обломков…

Вот что я прочла в старых газетах. А позднее в бумагах и допросах деда я нашла подтверждение своим смутным воспоминаниям. Да, беспокоился дед, да, старался обезопасить. И тоже в огонь приходилось бросаться, спасая завод и людей, было все это, было. И самое важное, что он сделал – вообще исключил возможность взрыва на пороховом заводе.

«Владимир Владимирович реализовал на практике то, что сегодня со студенческой скамьи знает любой специалист – допустимые расстояния одних производственных участков от других, а склады готовой продукции вообще вынес за территорию заводов.

Л.В.Забелин, доктор химических наук, лауреат Ленинской премии.

Пусть он сам расскажет об этом.

«Когда я прибыл в завод, то первым делом анализировал, почему могла случиться такая катастрофа в 1917 году и пришел к выводу, что это произошло от большого скопления порохов на заводе.

Известно, что бездымный порох горит не так быстро, как черный., но по мере горения большого количества температура окружающего воздуха повышается, а от этого скорость горения увеличивается и т.д., пока, наконец, скорость горения не станет настолько быстро увеличиваться, что произойдет взрыв.

Таким образом, если не будет в одном месте сосредоточено очень много пороха, то взрыва никогда не произойдет. Так, во время гражданской войны с чехословаками подожженный снарядом порох в количестве 14 000 пудов сгорел спокойно без взрыва, тогда, как в 17-м году порох в количестве 100 000 и 60 000 пудов окончил горение взрывом. Поэтому я первым делом озаботился вывезти весь порох из завода, оставляя только количество, неизбежное при фабрикации.

Я ввел золотое правило, всюду и всем повторяя: «Где работаешь не храни, и где хранишь – не работай!». И во всех зданиях ограничивал и всегда зорко следил за тем, чтобы порох не накапливался, столько же шестов ленты и ни одного больше. Произвели продукцию, сработали, сейчас же вон из здания, или в следующее, или в промежуточный погребок. С этим приходилось долго и упорно биться, пока это не вошло в привычку.

При соблюдении этих условий безопасность завода обеспечивалась на все сто процентов. В крайнем случае могло пострадать одно здание или даже часть его, но если бы кто захотел взорвать завод, то это ни в коем случае не удалось бы сделать.

…Бывали и тяжелые случаи в жизни завода, например в 1918 году, когда я обходил здания, при мне случилась вспышка в резаках. Рабочие разбежались, я остался в помещении, схватил брандспойт, старший рабочий открыл мне винтиль и мы залили порох, хотя огнем сильно жгло.

А в 1927 году от курения рабочих взорвало одну половину сушильни. Когда я приехал на завод на место пожара, то во второй половине пар был оставлен, а рабочие погибли или разбежались. Температура поднялась до того, что контрольные звонки непрерывно звонили и пожарные боялись войти в сушильню, где горел порох. Я отнял у них брандспойт, вместе с Бранд-майором мы разбили окно, я вскочил в сушилку и из рукава залил порох».

Из протокола допроса

«Завод стал мне дороже жизни, дороже семьи»

1918–1929 годы – годы работы Владимира Владимировича Шнегаса на заводе №40 – это начало его новой жизни, которую мне хочется назвать каким-нибудь очень громким словом, например, подвиг или житие. С этого времени и до конца жизни, не зная передышки, не думая о здоровье, пренебрегая деньгами и карьерой, забывая семью, несмотря на преследования и тюрьмы, преодолевая лишения, которых хватило бы на добрый десяток человек, он фанатично отдавал себя работе.

«Завод стал мне дороже жизни, дороже семьи, – писал он в 1929 году. Я только мечтал об одном – работать на заводе и умереть на заводе и за завод».

Кирзовые сапоги гимнастерка, куртка, брезентовый плащ, бессонные ночи – и всегда рядом с рабочими. Рабочие его любили. До сих пор получаю письма или слышу воспоминания о нем, полные самых теплых слов. О некоторых я расскажу дальше. Но сначала о заводе №40. Пороховой завод того времени являлся громадным комплексом, куда должны были входить крупная ТЭЦ, водное хозяйство и очистные сооружения, заводы азотной и серной кислоты, зарядный цех, артиллерийский полигон, завод нитрошелка и аммиачный, спирторектификационные и эфирные заводы и многое, многое другое.

Первый советский начальник получил в руки полуразрушенное производство. Через одиннадцать лет, к году его ареста, завод превратился уже в одно из лучших предприятий нашей военной промышленности, а по производству пороха вышел на первое место.

На пороховом заводе. Снимок 1919 года

Были проложены новые шоссе, железнодорожные ветки, выросли новые здания, производства – завод нитроглицерина, завод азотной кислоты, серный завод и т.д., приобретено новое оборудование, освоены новые виды работ – приготовление пироксилина из алигнина, установка синтетической азотной кислоты, получение синтетической камфоры, скорая вымочка. Завод теперь всегда был обеспечен хорошим техническим персоналом и находился в положении, близком к боевой готовности.

«Владимиру Владимировичу принадлежит научная и техническая разработка облика современного порохового завода».

Л.В.Забелин, доктор технических наук, лауреат Ленинской премии

Но главная заслуга В.В. Шнегаса была все-таки в другом. В историю нашей военной промышленности он вошел, как новатор, введший в армию новые прогрессивные формы пороха. И в основном это было сделано на Казанском заводе.

Что же мне удалось найти о тех одиннадцати годах? Многое, очень многое. Перебираю бумаги, лежащие на письменном столе, это уже не только документы из архивов КГБ – здесь фотографии, личные письма, альбомы, воспоминания, журналы того времени, книги, газеты. Статья о голоде в Татарии, история Колчака, тезисы Бухарина – это ведь тоже о деде, это его жизнь, это воздух, которым он дышал.

Пусть это будут отдельно выхваченные кадры, остановленные мгновения. Не знаю, получится ли, что выбрать, о чем рассказать? Нет, я не буду пытаться воссоздать день за днем историю завода, растущего под руководством технического директора Шнегаса, не буду скрупулезно следить за всеми находками, достижениями Шнегаса – инженера-технолога. Это дело специалистов, у меня другая задача. Я попытаюсь воссоздать характер времени и характер человека, живущего в нем.

Сумею ли отобрать главное, ведь часто какая-нибудь мелочь, незначительная, казалось бы, деталь гораздо лучше передает характер человека, чем солидные и важные документы. А этот неуловимый аромат эпохи, без которого История мертва, ведь он тоже нужен, когда воссоздаешь давно ушедшую жизнь.

Пожалуй, я начну с этого документа. Опять показания на допросах. 1918 год.

«Я принялся за работу, вспоминая все, что перед этим забыл и, накапливая новые знания. Дело я любил, завод же особенно. Мне хотелось поднять завод на первое место. Обыкновенно Казанский завод стоял на 3-м месте. Сначала Охтенский, затем Шосткинский, потом уже Казанский, причем, мой принцип был такой: чем больше развивается дело и растет завод, тем лучше оплачиваются рабочие, приобретают нужные навыки и с этого в свою очередь ширится и развивается дело. До этого я числился Начальником завода при Комиссаре, а с 1919 года стал Директором-распорядителем рабочей части и администрации. Если не ошибаюсь, нас было всего 6 человек, из коих 3 от рабочих и 3 от служащих, т.е. на паритетных началах.

Помню, как сейчас, что была затеяна узкоколейка с завода на реку, и как мы с Комиссаром ездили, чтобы ускорить эту работу. Это имело, конечно, очень большое значение для завода, так как многие грузы в завод приходили водою.

Затем наступило затруднение с мазутом, мы престали его получать, но я заявил, что завод все же будет работать и выписал профессора Кирша, который помог нам переделать топки на дровяное отопление. Завод ни на один день не остановили.

К весне и лету пришли совсем тяжелые дни. Наступал Колчак.

Я был вызван в заседание Революционного Совета с двумя членам Коллегии и мне объяснили, что надо вывезти из завода все ценное, в особенности ценные части машин таким образом, чтобы на них нельзя было работать, но так, чтобы потом можно было быстро восстановить. Эта задача была выполнена в самое короткое время. Завод некоторое время не работал, подавая энергию только для воды и света. Все остальное было вывезено на баржах, вывезен был так же и порох к центральным губерниям и на Рошальский пороховой завод, чему я был доволен, так как первым делом нужно было обезопасить завод.

Колчака вскоре отбили и завод заработал довольно скоро, несмотря на то, что было чрезвычайно трудно вновь все баржи разгрузить и все вернуть на свое место».

Дед подлежал уничтожению по меньшей мере четыре раза

Следующий год. 1920-й. О нем можно много рассказать, так он наполнен событиями, так бьется в нем пульс времени. Пожалуй, наиболее знаменателен этот год в жизни деда тем, что он впервые начал разрабатывать и вводить новые марки порохов. Но я начну с другого.

Вот документ, который мне кажется самым важным для всей его дальнейшей судьбы. Книга Бухарина «Экономика переходного периода. 1920 год» (труд этот был, между прочим, высоко оценен Лениным). В ней впервые разработана классификация социальных групп, подлежащих ликвидации.

Паразитические слои (бывшие помещики, рантье всех видов, буржуа-предприниматели, имевшие мало отношения к производственному процессу), торговые капиталисты, спекулянты, биржевики, банкиры.

Вербовавшаяся из тех же слоев непроизводительная административная аристократия (крупные бюрократы капиталистического государства, генералы, архиереи и проч).

Буржуазные предприниматели-организаторы и директора (организаторы трестов и синдикатов, «деляги» промышленного мира, крупнейшие инженеры, связанные непосредственно с капиталистическим миром изобретатели и проч.)

Квалифицированная бюрократия штатская, военная и духовная.

Техническая интеллигенция и интеллигенция вообще (техники, агрономы, инженеры, зоотехники, врачи, профессора, адвокаты, врачи, журналисты, учительство в своем большинстве и т.д.)

Офицерство.

Крупное зажиточное крестьянство

Средняя, а отчасти и мелкая городская буржуазия

Духовенство (даже неквалифицированное).

Это приговор. По этому документу дед подлежит уничтожению по меньшей мере четыре раза.

Знает ли дед, что он приговорен? Я хочу думать, что не знает. Пусть еще поживет спокойно хоть немного. Впереди у него, уже скоро – тюрьмы, ссылки, а в те немногие годы, что удастся работать на свободе, он будет задыхаться от диктата невежественных партийных руководителей. Я хочу думать, что сейчас, в 20-м, он живет спокойно, ему хорошо. Заводская его квартира полна гомоном молодых голосов, подросли дети – сын и две дочери, их друзья очень любят собираться в доме Шнегасов, теплом, радушном, душой которого всегда являлся дед.

Вот фотография, которую мне прислали в подарок из заводского казанского музея – тот самый домик на территории завода. Одноэтажный, деревянный, четыре окна со ставнями по фасаду, сени, крыльцо, сугробы выше подоконников. Такая знакомая казанская зима с морозом, скрипящим снегом, а по серому небу за домом черные голые стволы и ветки деревьев. Из этих окон часто допоздна несутся звуки музыки и смех молодежи…

А дед работает в это время самозабвенно Завод крепнет, он уже может выполнять большие государственные заказы. Задание на выполнение двух миллионов зарядов было выполнено под руководством технического директора на два месяца раньше, чем требовалось, хотя и так сроки были заданы наикратчайшие.

Дед, как всегда, каждый день бывает на производстве, работая над совершенствованием фабрикации порохов. Но, главное, – он начинает создавать новые формы порохов. Как это происходило?

«Глубоко чтя и уважая, как хорошего пороходела покойного Г.П.Киснемского, который, который голодал в то время в Москве, я выхлопотал прикомандирование его к нашему заводу, сам привез его, поместив к себе на квартиру, кормил его в первое время, пока он не обосновался и не получил жилье. Тут я увлекся его порохом и стал его горячим поклонником.

Я в то время мечтал перейти на прогрессивную форму зерна. Либо на американскую, либо на форму Киснемского. Кончилось тем что новый управляющий заводом Жарко запретил мне работать с порохом Киснемчского и тогда я стал агитировать за американскую форму зерна.

Это хотели сделать еще в военное время, но не могли, так как не было чертежей и расчетов, пришлось создавать все заново. Сколько я бился над этим, не спал ночей, все матрицы были сконструированы мною самостоятельно и я теперь могу уверенно сказать, что главным образом благодаря моим усилиям, моим стараниям американская форма зерна введена в нашу армию. Новая форма пороха, кроме того, что позволила создать артиллерийские снаряды с более высокими артиллерийскими характеристиками, еще и увеличивала мощность заводов, так как при ее производстве значительно убыстрялся процесс фабрикации и в два раза повышалась производительность. Это дало государству много миллионов рублей экономии.

В дальнейшем все марки порохов американского типа задавались исключительно нашему заводу».

А как живет в это время Казань, чем дышит родной город деда?

Город, как и страна тяжело выходил из разрухи. Засуха 20-го года, неурожай усугубили и без того тяжелое положение с продовольствием. Начался голод. В Казани голод свирепствовал особенно долго. С ноября 1921 года по май 22-го по Татарской республике случаев трупоедства - 72, людоедства - 223. Представитель Здравотдела, давший эти сведения, сказал, что они далеки от истины, действительная цифра раз в 10 больше. (Из рукописи доктора медицины Я.Виолина. Казань,1922)

Восстановление народного хозяйства началось только в следующем году. В 1922-м в Казани, наконец, побежал трамвай, начали налаживаться электроснабжение и водопровод. В 23-м году население Казани увеличилось на 12 тысяч человек. Медленно, ах, как медленно приходил в себя город!

А вот еще одна вещь из того времени. Часы с выгравированной надписью: «Стойкому защитнику Революции от Реввоенсовета СССР».  Этими часами был награжден дед. Когда - не знаю, но поскольку там написано - СССР, то, значит не раньше декабря 1923 года -времени образования Союза. Дешевые карманные часы, на них нет фамилии, даты. По-видимому изготавливались такие награды в массовом количестве и при случае преподносились. Дед очень дорожил этими часами, хранил их в особой коробочке. Может, потому и остались они дома после ареста? А для нашей семьи - это единственная награда деда, которая сохранилась. В 2013 году, исполняя волю покойного отца, я передала эти часы в музей завода 40.

Снимок 1922 года

Середина 20-х годов…. Жизнь начинает налаживаться. Энтузиазм восстановления народного хозяйства созвучен настроению, царящему на заводе. Работа кипит. Уже укреплен берег Волги, проведена ширококолейная дорога с реки, очищена от снарядов территория бывшего артсклада. Приведен в блестящее состояние вышедший было из строя, совершенно разрушенный протравленный и проржавевший серный завод.

«Когда комиссия тов. Аванесов с тов. Куликом 1926 году прибыла в завод, то завод произвел на них могучее впечатление и они сочли возможным путем сравнительно небольших пристроек, разработанных мною, путем рационализации довести мощность завода до 18 000 тонн. Все это результат предыдущей работы (американский порох, скорая вымочка и т.д.»

Из протокола допроса

«Во второй половине двадцатых годов на Казанском заводе было создано новое производство азотной кислоты… Коллектив завода получил поздравление от К.Е. Ворошилова, М.Н. Тухачевского…

Приказом по Главному Управлению военной промышленности были отмечены опыт, энергия и добросовестность В.В.Шнегаса и Л.Г.Светлова.» (Г.К.Клименко Страницы из истории пороховой промышленности.»

В 1926 году Казань постигло стихийное бедствие - сильнейшее наводнение. Затопило едва ли не треть городских зданий, большинство из которых пришло в негодность.

«…Мы отстаивали завод от наводнения не жалея никаких сил. Приходилось работать по колено в воде с В.А.Лясоцким. И хотя он был председателем комиссии по борьбе с наводнением, но я, помня, что у него тогда болела нога, старался ему всячески облегчить работу и работал не меньше его. Одобряя и помогая, говорил, что серный завод мы не остановим и в крайнем случае выедем в последнюю минуту на лодках.

И, действительно, все было залито водой, вода входила в помещение, мы заключили компрессора в особые ванны, но завод не остановили ни на минуту. По моей идее была организована связь с Округом путей сообщения и мы наперед знали, как будет подниматься вода и до каких пор она дойдет.

Так же мы защитили нефтекачку и водокачку на берегу Волги.»

Как ни грустно, но судя по воспоминаниям деда, половина его сил уходила на борьбу с начальством. А вот рабочие его любили. За что?

По Жванецкому, наши руководители делятся на две категории. К первой относятся начальники, которые отдают распоряжения таким образом: «Эй, ты, Иван, так твою растак… принеси сюда ведро, а не то ты у меня… я тебя…» и так далее.

Этих начальников слушаются и уважают, не то что вторых. Вторые же обращаются иначе: «Иван Иванович, будьте добры, принесите мне, пожалуйста, это ведро…» Увы, дед относился ко второй категории. Но, вопреки Жванецкому, его уважали безмерно. Считали за своего.

Каюсь, я долгое время мыслила «по-Жванецкому». Я плохо представляла, как дед мог найти общий язык с рабочими, а тем более завоевать всеобщую любовь. Мне казалось, что он должен был быть обречен на некоторое отчуждение что ли, даже и неприязненнее отношение со стороны простых людей. Директор завода, фигура недосягаемо высоко стоящая на иерархической лестнице, интеллигент, (да еще в прошлом – помещик, полковник царской армии), директорская машина, зарплата… Мало ли что еще отдаляло его от подчиненных!

И только сейчас, по уши закопавшись во все эти бумаги, документы, письма, я поняла самую простую истину – он же столько делал для людей!

Как бы высоко ни стоял начальник, народ его видит насквозь. Начальник завода, который ни минуты не заботится о собственном благосостоянии, который никогда не присвоит себе ни копейки государственных денег, а, наоборот, при случае отдаст для дела свои, технический директор, который думает нее только о процентах, но и заботится о благе своих подчиненных, который работает наравне с рабочими, а, пожалуй, и больше, который всегда честен и справедлив… Ну, это фигура чуть ли не из области фантастики!

Помнят это до сих пор.

Когда я побывала на Рошальском заводе, где дедушка, уже после Казани, был техническим директором, а было это ужасно давно, более полувека назад – меня водили по заводскому поселку и показывали:

 «Вот этот стадион построил на свою премию Владимир Владимирович! Строительство этих жилых домов отстоял Владимир Владимирович! А еще он заказал на свои деньги форму для заводской футбольной команды!».

Помнят.

И еще об этом же. Приведу маленький отрывок из письма, которое вернет нас в Казань 1920 года.. Пишет мне Нина Петровна Зайцева, которая работала у дедушки лаборанткой.

«Светлана Андреевна! Наша родина Казань. Мой папа работал на заводе 40 с 1913 года начальником смены. В 1920 году папе на просаде оторвало большой палец руки. Лекарств не было и началось заражение крови. Врачи сделали что могли. Владимир Владимирович навещал его в больнице несколько раз, а при выписке распорядился сделать ему ванночку и большой длинный рукав, чтобы согревать руку. Вот какой был Ваш дедушка».

 

Читайте в «Казанских историях»

Светлана Шнегас. Три публикации:

В Казани трудно было встретить человека, который не знал бы имени Владимира Шнегаса

Свидания с дедом – Владимиром Шнегасом

Владимир Шнегас: он защищал Родину в тылу

Владимир Музыченко. Три дела инженера Шнегаса